Неточные совпадения
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит по лесу…
Недаром он бродил!
«
Коли платить не можете,
Работайте!» — А в чем твоя
Работа? — «Окопать
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите лес…»
— Ну, хорошо! — Рубили мы,
А немчура показывал,
Где надобно рубить.
Глядим: выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
Как только она позвала Верочку
к папеньке и маменьке, тотчас же побежала сказать жене хозяйкина повара, что «ваш барин сосватал нашу барышню»; призвали младшую горничную хозяйки, стали упрекать, что она не по — приятельски себя
ведет, ничего им до сих пор не сказала; младшая горничная не могла взять в толк, за какую скрытность порицают ее — она никогда ничего не скрывала; ей сказали — «я сама ничего не слышала», — перед нею извинились, что напрасно ее поклепали в скрытности, она побежала сообщить новость старшей горничной, старшая горничная сказала: «значит, это он сделал потихоньку от матери,
коли я ничего не слыхала, уж я все то должна знать, что Анна Петровна знает», и пошла сообщить барыне.
Земляки заметно держатся друг друга, вместе
ведут компанию, и,
коли бегут, то тоже вместе; туляк предпочитает идти в совладельцы
к туляку, бакинец
к бакинцу.
Возговорит купцу зверь лесной, чудо морское: «Не хочу я невольницы: пусть приедет твоя дочь сюда по любви
к тебе, своей волею и хотением; а
коли дочери твои не поедут по своей воле и хотению, то сам приезжай, и
велю я казнить тебя смертью лютою.
Подошли мы таким манером часов в пять утра
к селенью, выстроились там солдаты в ширингу; мне
велели стать в стороне и лошадей отпрячь; чтобы, знаете, они не испугались, как стрелять будут; только вдруг это и видим: от селенья-то идет громада народу… икону, знаете, свою несут перед собой… с
кольями, с вилами и с ружьями многие!..
— И труда большого нет, ежели политику как следует
вести. Придет, например, начальство в департамент — встань и поклонись;
к докладу тебя потребует — явись; вопрос предложит — ответь, что нужно, а разговоров не затевай. Вышел из департамента — позабудь.
Коли видишь, что начальник по улице встречу идет, — зайди в кондитерскую или на другую сторону перебеги.
Коли столкнешься с начальством в жилом помещении — отвернись, скоси глаза…
— А знаешь ли, — продолжал строго царевич, — что таким князьям, как ты, высокие хоромы на площади ставят и что ты сам своего зипуна не стоишь? Не сослужи ты мне службы сегодня, я
велел бы тем ратникам всех вас перехватать да
к Слободе привести. Но ради сегодняшнего дела я твое прежнее воровство на милость кладу и батюшке-царю за тебя слово замолвлю,
коли ты ему повинную принесешь!
— Ты, боярин, сегодня доброе дело сделал, вызволил нас из рук этих собачьих детей, так мы хотим тебе за добро добром заплатить. Ты, видно, давно на Москве не бывал, боярин. А мы так знаем, что там деется. Послушай нас, боярин.
Коли жизнь тебе не постыла, не
вели вешать этих чертей. Отпусти их, и этого беса, Хомяка, отпусти. Не их жаль, а тебя, боярин. А уж попадутся нам в руки, вот те Христос, сам повешу их. Не миновать им осила, только бы не ты их
к черту отправил, а наш брат!
— Так вот оно на мое и выходит.
Коли человек держит себя аккуратно: не срамословит, не суесловит, других не осуждает,
коли он притом никого не огорчил, ни у кого ничего не отнял… ну, и насчет соблазнов этих
вел себя осторожно — так и совесть у того человека завсегда покойна будет. И ничто
к нему не пристанет, никакая грязь! А ежели кто из-за угла и осудит его, так, по моему мнению, такие осуждения даже в расчет принимать не следует. Плюнуть на них — и вся недолга!
— Так мы завтра ранехонько
к обеденке сходим, да кстати и панихидку по новопреставльшейся рабе Божией Любви отслужим… Так прощай покуда! Кушай-ка чай-то, а ежели закусочки захочется с дорожки, и закусочки подать
вели. А в обед опять увидимся. Поговорим, побеседуем;
коли нужно что — распорядимся, а не нужно — и так посидим!
— Вона! — сказал Лукашка. — На,
веди к ней коня, а
коли я долго не приду, ты коню сена дай.
К утру всё в сотне буду.
Оленин еще был сзади, когда старик остановился и стал оглядывать дерево. Петух тордокнул с дерева на собаку, лаявшую на него, и Оленин увидал фазана. Но в то же время раздался выстрел, как из пушки, из здоровенного ружья Ерошки, и петух вспорхнул, теряя перья, и упал наземь. Подходя
к старику, Оленин спугнул другого. Выпростав ружье, он
повел и ударил. Фазан взвился
колом кверху и потом, как камень, цепляясь за ветки, упал в чащу.
— Батюшка, Глеб Савиныч! — воскликнул дядя Аким, приподнимаясь с места. — Выслушай только, что я скажу тебе… Веришь ты в бога… Вот перед образом зарок дам, — примолвил он, быстро поворачиваясь
к красному углу и принимаясь креститься, — вот накажи меня господь всякими болестями, разрази меня на месте, отсохни мои руки и ноги,
коли в чем тебя ослушаюсь! Что
велишь — сработаю, куда пошлешь — схожу; слова супротивного не услышишь! Будь отцом родным, заставь за себя вечно бога молить!..
— Отцы вы мои! Отсохни у меня руки, пущай умру без покаяния,
коли не он погубил парня-то! — отчаянно перебила старушка. — Спросите, отцы родные, всяк знает его, какой он злодей такой! Покойник мой со двора согнал его,
к порогу не
велел подступаться — знамо, за недобрые дела!.. Как помер, он, разбойник, того и ждал — опять
к нам в дом вступил.
— Понимаю,
к чему ты
ведешь речь, только напрасно. Ты,
коли хочешь, винись, а я не повинюсь! Хоть сто комиссий меня
к ответу позови — не говорил, и баста!
Василий. Да нешто для вас не все равно! Кто бы ни приказал, а, значит, пущать не буду. А
коли хотите знать, так вот вам раз: и барин не
велел, и барыня, и ни за что
к вам не выдут.
— Да я все
к тому, Марья Александровна: как же приглашать-то его буду,
коли ты мне
велела молчать?
— Молчать! — загремел Харлов. — Прихлопну тебя, так только мокро будет на том месте, где ты находился. Да и ты молчи, щенок! — обратился он
к Слёткину, — не суйся, куда не
велят!
Коли я, Мартын Петров Харлов, порешил оный раздельный акт составить, то кто же может его уничтожить? Против моей воли пойти? Да в свете власти такой нет…
Но время шло. «Пора
к развязке!»
Так говорил любовник мой.
«Вздыхают молча только в сказке,
А я не сказочный герой».
Раз входит, кланяясь пренизко,
Лакей. — «Что это?» — «Вот-с записка»;
Вам барин кланяться велел-с;
Сам не приехал — много дел-с;
Да приказал вас звать
к обеду,
А вечерком потанцевать.
Он сам изволил так сказать».
— «Ступай, скажи, что я приеду». —
И в три часа, надев
колет,
Летит штабротмистр на обед.
— Давай же мы теперь выпьем с тобой, старина! — сказала Катерина, обращаясь
к хозяину. — Выпьем,
коли ласково твое сердце ко мне! выпьем за прожитое счастье, ударим поклон прожитым годам, сердцем за счастье, да любовью поклонимся!
Вели ж наливать,
коли горячо твое сердце ко мне!
Русаков. Я ее теперь и видеть не хочу, не
велю и пускать
к себе, живи она, как хочешь! (Молчание.) Я уж не увижу ее…
Коли кто из вас увидит ее, так скажите ей, что отец ей зла не желает, что
коли она, бросивши отца, может быть душой покойна, жить в радости, так бог с ней! Но за поругание мое, моей седой головы, я видеть ее не хочу никогда. Дуня умерла у меня! Нет, не умерла, ее и не было никогда! Имени ее никто не смей говорить при мне!..
Ольга Николаевна. Он сейчас уйдет.
Коля, миленький, послушай… (
Ведет его
к двери.) Я сейчас, мамаша, я только провожу его до номера.
К теляткам, бывало, так привыкнешь, что когда которого отпоишь и его
поведут колоть для стола, так сама его перекрестишь и сама о нем после три дня плачешь.
— Так вот, слышишь, любезный, что сам царь
повелевает! — строго обратился Свитка
к мужику, высказавшему некоторое сомнение. — Ты, значит, ослушник воли царской!.. За это в кандалы!.. За это вяжут да
к становому нашего брата, а ты, значит, молчи да верь,
коли это пропечатано!
—
Коли вам желательно ознакомиться с нашими посильными трудами, я с великой радостью… У меня и
к печати приготовлено кое-что для губернских ведомостей. Ежели угодно, так я
велю позвать отца эконома: отец-то казначей должен по делу маленько отлучиться.
— Не брыкайся! — сказал он мягче, борясь с чувством гадливости, почти злорадства,
к этому проворовавшемуся предводителю; что тут была растрата — он не сомневался. — Позволь, брат, и мне заметить, продолжал он в том же смягченном тоне. —
Коли ты меня, как товарища, просишь о спасении, то твои фанаберии-то надо припрятать… Отчего же не сказать: „так, мол, Вася, и так — зарвался…“ Нынче ведь для этого особые деликатные выражения выдуманы. Переизрасходовал-де! Так
веду? И чьи же это деньги были?
— Не малое просветление, государь-батюшка, а полное признание… Карась сам приехал
к тебе с повинною, у крыльца стоит, дожидается… Говорит все ясно и отчетливо, сам изволишь убедиться,
коли повелишь ввести его.
Прихожу, а у него, говорят, такой обычай,
коли кто из простого народа пришел, так
веди его первого
к нему, хоть бы графы и князья дожидалися.
— Не обессудь, Федосей Афанасьевич, — начал снова Максим Григорьевич, — я
к тебе пожаловал с приятелем, друг мой закадычный и единственный… Наслышался он от меня о тебе, о доме твоем гостеприимном… захотел знакомство с тобою
повести. Такой же он точно по мыслям, как и я, так
коли я тебе, как ты мне не раз баял, по нраву пришелся, то и его прошу любить да жаловать…
— Може, венец-то это не княжеский, а брачный, ну, да это все едино…
Коли мне суждено обвенчаться с Ксенией Яковлевной, так, значит, все равно Сибирь будет под рукой царя-батюшки. Без полной победы над нечистью не
вести мне
к алтарю мою лапушку, — добавил со вздохом Ермак Тимофеевич.
Знали
раскол лучше нас и потому, что сами раскольники, как ни тяготели над ними суровые, жестокие законоположения того времени, не
вели дел своих так скрытно, как в ближайшее
к нам время, не таились ни перед кем до той поры, пока на опыте не узнали, что искренность и откровенность не
ведут ни
к чему, кроме усиления преследований.
— Что́ ж делать, возьми,
коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! — Он схватился за голову. — Да кто же мне цветы привезет? Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, — обратился он
к вошедшему на его зов управляющему, — скачи ты в подмосковную и
вели ты сейчас нарядить барщину Максимке-садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда воло́
к, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут
к пятнице были.